Крутой вал рассекал лес надвое, а за ним росли такие же мрачные ели и сосны, как и на другой стороне. Окруженный высоким частоколом, дом фермера имел не менее грозный вид.  К крыльцу неуклюже жались кусты терновника, а чуть поодаль, возвышаясь над крышей, притаился гигантский дуб.  Потревоженный ветром, он глухо стучал ветвями о закрытые ставни и, словно исполинское чудище, отбрасывал на  землю широкую тень. В доме было темно. Встречая преграду вековых елей, к нему пробивались лишь редкие скупые лучи, но узкие окна были глубоко утоплены в стены и потому едва ли могли пропустить даже их.
Ступени крыльца при каждом шаге издавали подозрительный скрип, готовые обрушиться под тяжестью путников. Перила покосились, и держаться за них было еще опаснее, чем балансировать на ненадежной лестнице. Узкая терраса опоясывала дом, и по ее выщербленному полу гулял ветер. Одиноко раскачивалось плетеное кресло в дальнем углу, словно некто невидимый решил им воспользоваться.
- Мрачно, - чуть слышно заметил Курогане, и непривычно оробевшая Мокона согласилось с ним тихим вздохом. Маг настойчиво постучал японца по спине, привлекая внимание к своей забытой персоне. Подперев рукой голову, он по-прежнему висел, перекинутый через его плечо, и от неудобной позы уже начинало ломить кости.
- Может, ты спустишь меня на землю, - прошептал Фай со странной обреченностью в голосе, - хотелось бы встретиться с хозяйкой дома лицом…
Подумав, Курогане выполнил его просьбу и осторожно опустил на пол открытой веранды. Но заметив, как нетвердо тот держится на ногах, подался назад и незаметно обхватил его талию.
- Спасибо, - благодарно улыбнулся мужчина, опираясь спиной на его грудь.
- Не за что, - смутившись, выдохнул Курогане.
Карл три раза настойчиво постучал металлическим молоточком о дверь. Тут же послышались сбивающиеся шаги, будто кто-то давно ждал этих простых звуков и теперь торопился удостовериться, что надежды его оправдались. На пороге появилась женщина средних лет в черном креповом платье и накрахмаленном переднике горничной. Она тут же, не стесняясь посторонних, кинулась обнимать мальчика, осыпая его ласками и поцелуями, и ее покрасневшие от бессонной ночи глаза блестели от готовых пролиться слез.
-Карл, Карл, - непрестанно шептала женщина, будто пытаясь удостовериться, что, целый и невредимый, перед ней действительно стоит ее сын. И только ощутив под ладонями теплоту его кожи, она поверила в то, что зрение ее не подводит. - Я так волновалась…но теперь мы снова вместе, и все будет  хорошо…
- Мама, - высвободился подросток, смущенный столь откровенным проявлением нежности с ее стороны, - у нас гости, - он красноречиво приподнял бровь, подчеркивая присутствие незнакомцев, неловко мнущихся у него за спиной. И будто по мановению волшебной палочки лицо женщины преобразилось. Словно привычным жестом она сменила одну маску на другую, и от покорности, с которой это было сделано, повеяло жутким холодом. Печать усталости, сковавшая ее черты, не сочеталась с играющей на губах улыбкой, которая, несмотря на все старания женщины, вышла грустной и неестественной, будто существовала сама по себе, отдельно от плескавшейся в глазах настороженности.
- Добро пожаловать. Зовите меня фрау Витте, - представилась мать мальчика и, отступая в сторону, жестом пригласила путников пройти внутрь. - Вы, наверное, голодны?
Просторный холл встретил их угнетающей тишиной, в которой смущающе громко отразились их голоса и шаги. В центре его, убегая во мрак верхнего этажа, высилась темная громада лестницы. Стены, выложенные из бревен, были покрыты черной краской и, словно бумага, пропускали промозглые сквозняки, от чего в доме всегда стоял холод.  Следуя за  фрау Витте, они прошли в маленькую столовую, совмещенную с кухней, где на жаровне призывно дымился большой медный чан. Повернувшись к огню, женщина предложила им занять место за массивным столом, грубо вырезанным из куска дерева. Две жесткие скамьи, еще более убогие и несуразные, окаймляли его с обеих сторон, разбивая любое представление об уюте. Но, после пробирающей сырости улиц, сидеть в теплой комнате, наполненной блеском полыхающего в печке огня, было более чем приятно. А понимание того, что через пару минут ты будешь сыт, поднимало настроение еще больше. Вскоре на шершавую столешницу опустилась тяжелая миска, и, ловко орудуя черпаком, фрау Витте быстро разлила каждому его внушительную порцию жирного бульона на косточке. Следом на стол легли порезанные хлеб и лук, а во главе всего этого была поставлена бутылка непрозрачного стекла, в которой соблазнительно плескалось то ли самодельное вино, то ли водка. С проворством умелой хозяйки женщина сновала туда-сюда, то протирая стаканы, то выкладывая новые блюда, и только, убедившись, что столовые приборы розданы и каждый из путников занят едой, она позволила себе опустится на край неудобной скамейки. Но заняла не пустовавшее место во главе стола, принадлежащее ее мужу, а присела рядом с сыном, с любовью наблюдая за тем, как он ест.
Курогане быстро оприходовал свою порцию и теперь с вожделением поглядывал на закупоренную бутылку, видимо, грезя о ее содержимом. По другую сторону от него Мокона, похлебывая суп, занималась тем же самым. По привычке, появившейся у него несколько дней назад, Шаоран погрузился в задумчивое созерцание и сидел, уставившись в одну точку, при этом совершенно не замечая предмета, на который был устремлен его  взгляд. Юноша вяло, не ощущая вкуса, пережевывал свою пищу. Создавалось впечатление, замени хлеб обыкновенной травой – особой разницы он не почувствует. Фай же, наоборот, увлеченно ковырял ложкой в густой жиже, вылавливая из нее картошку и снова опуская ее на дно. Но количество супа в миске при этом не уменьшалось, поскольку ни одна его капля не подносилась ко рту.
- Что-то не так? – поинтересовалась фрау Витте, заметив эти манипуляции, - вам не по вкусу моя стряпня?
- О, нет, что вы! Обед просто восхитителен! - поспешил разубедить ее Фай. -Просто у меня сейчас особая диета, - улыбнулся он, бросив выразительный взгляд на японца, - только натуральный и экологически чистый продукт.
Прекратив рефлексировать над бутылкой горячительного напитка, Курогане резко развернулся к блондину, и, судя по свирепому выражению, намеривался стукнуть его кулаком, но, заглянув в усталое лицо мага, передумал и просто тихо выругался сквозь зубы.
- У нас все продукты экологически чистые, - с ноткой обиды в голосе заявила женщина. - Мы держим корову, свиней, кур и еще много другой живности. Поэтому у нас всегда есть свежие яйца и молоко… а вы, - неловко замялась она, но все же, собравшись с духом, продолжила, - вы чем-то больны? Выглядите неважно.
- Все в порядке… просто устал, - ответил маг и, оставив, наконец, ложку в покое, без сил откинулся на жесткую спинку. Разморенный жаром натопленной печки, он вдруг во всей полноте ощутил, как вымотался за этот день. Усталость камнем опустилась на поникшие плечи, прочно придавив мужчину к скамье.
- Что ж, - сказала, выходя из-за стола, фрау Витте, - раз вы уже поели, пойдемте, я покажу вам ваши комнаты. Не можете же вы уйти в такой дождь.
И, словно подтверждая ее слова,  тишину прорезали раскаты грома.  Курогане помог Фаю подняться и, проводив грустным взглядом так и не откупоренную бутылку, последовал за женщиной вглубь темного коридора, подернутого тревожным пламенем свечей. Мокона оседлала плечо Шаорана и тоже тихо вздохнула, расстроенная тем, что ей не удалось выпить.
В заднем крыле дома оказались две свободные спальни, которые поделили между собой  Фай с Курогане и Шаоран. Но, даже сняв грязную, прилипшую к телу одежду, ложиться на белую простыню в таком виде совсем не хотелось. Поведя носом, японец с отвращением понял, что от них воняет сгнившей листвой и лесом.
- Вы можете умыться, - заметила хозяйка, доставая из шкафчика чистое полотенце и протягивая его воину. - Уборная под лестницей, а колодец на заднем дворе. Воду можно подогреть там же. 
- Ну что, Куро-сама, - смущенно потупился маг, когда фрау Витте вышла из комнаты, - похоже, тебе так просто от меня не отделаться. Боюсь, сам я с этим не справлюсь…
- Хм, - фыркнул  ниндзя, напуганный предстоящим не меньше, чем Фай, но, взяв себя в руки, спокойно добавил: - Вечно я должен быть нянькой.

Присев на край деревянной бадьи, маг робко заглянул Курогане в глаза и тут же в смущении отвернулся. Опустив голову так, что растрепавшаяся челка, падая, закрывала большую часть лица, он несмело теребил пуговицу своей рубашки, не  решаясь  раздеться. Никогда еще не приходилось ему так откровенно обнажаться перед мужчиной, а от мысли, что его, беспомощного и нагого, увидит сам Курогане, отчего-то бросало в жар, и пальцы делались ватными и онемевшими.
- Давай помогу, - предложил японец, опускаясь перед ним на колени. Ситуация, в которой ему по милости Фая пришлось оказаться, изрядно действовала на нервы. Он чувствовал, как начинают покалывать щеки, помимо воли заливаясь румянцем неловкости и стыда. И это раздражало еще больше.  Пальцы заскользили по ткани, умело высвобождая пуговицы из петель, и вот уже, аккуратно сложенная, рубашка лежала на деревянной скамье. Он старался не обращать внимания на оголенную грудь, на кожу, казавшуюся столь гладкой и нежной, что возникало желание ее коснуться, проверить, какая она наощупь, и мысленно чертыхался, не в силах оторвать взгляд от тонких выступающих косточек, розовых сосков, затвердевших от контраста холода комнаты и горячего пара, поднимающегося от бадьи. То, что Фай бесподобно красив, не стало для Курогане открытием, а вот собственная реакция на его красоту смутила, почти вызвала шок. Неосознанно японец отметил, что без одежды маг выглядит таким уязвимым, но при всей своей кажущейся хрупкости не менее мужественен, чем он сам. Светлые волосы, струящиеся по плечам, подчеркивали изящность его профиля, а на тонких запястьях трогательно пульсировали голубые ниточки вен. Втянув носом воздух, японец попытался отогнать наваждение. Фай внимательно следил за ним из-под стыдливо опущенных ресниц, а сам украдкой разглядывал его тело, и было в этом что-то противоестественное, почти непристойное. Расшнуровав туфли и поставив их под скамью, Курогане нерешительно опустил руки на его бедра.
-Теперь брюки, - глухо сказал он, и секундное колебание показалось им бесконечно долгим. Блондин слегка приподнялся, помогая мужчине стянуть с него штаны. Сердце подпрыгнуло и заколотилось так бешено, что Фай испугался, что стук его может быть слышен в звенящей тишине ванной. Ему вдруг захотелось коснуться склонившейся перед ним головы, запустить пальцы в темные вихры волос, приминая, приглаживая их на затылке. Но он тут же опомнился, с пугающей наглядностью осознав, что остался в одном белье, а между его раздвинутых бедер расположился красный, как рак, японец.
- Думаю, дальше справишься сам, - произнес он, поднимаясь с колен. И, тактично отвернувшись к стене, предоставил магу возможность обнажиться, не боясь чужих глаз.
- Да, - согласился Ди Флоурайт, чувствуя, что вряд ли сейчас способен что-либо сделать. Бросив на Курогане настороженный взгляд, будто опасаясь, что тот в любой момент может обернуться, Фай стянул с себя последнюю прикрывающую его деталь.
- Все, - сказал он.
Полностью обнаженный, маг с нарастающей тревогой ждал, когда японец подойдет к нему, чтобы помочь забраться в бадью. Сгорбившись от неловкости, от холода, который теперь ощущался так отчетливо, он попытался прикрыть постыдное место рукой, но, осознав, как жалко это будет выглядеть, безвольно опустил ее на бортик. Мгновение, которое  японец поворачивался, показалось ему невыносимо долгим. Словно на замедленной кинопленке, он видел, как Курогане повел плечом, точно решаясь на что-то, а затем в мутных отблесках света четко вырисовался его профиль. Мерцающий огонек свечи отразился в красных глазах, в тот момент показавшихся неестественно яркими и огромными. И вот он уже развернулся к нему полностью. Замер, судорожно стискивая полотенце, не решаясь смотреть Фаю в лицо и тактично не опуская взгляд ниже пояса.
Когда он к нему приблизился, блондин натянуто улыбнулся, пытаясь спрятать свою неловкость. От мысли, что он, нагой и беспомощный, стоит перед одетым Курогане, его захлестнул жар и, опираясь на подставленный локоть, Фай неуклюже плюхнулся в воду. В ладонь ему опустился кусок мыла и, выполнив свою миссию, японец отошел в сторону, устроившись на скамье рядом с аккуратно сложенной стопкой одежды. Он очень надеялся, что Фай справится со всем самостоятельно, а ему лишь предстоит подливать кипяток в воду, не позволяя ей остыть.
- Я не смотрю на тебя, - пробурчал Курогане, заметив, как смущенно косится на него маг, сжимая в руке мыло. Прекрасно понимая и разделяя его чувства, он демонстративно занялся разглядыванием стены, и все равно периодически ощущал направленный на себя настороженный взгляд.
- Куро-сама?- услышал он через какое-то время и, обернувшись, заметил, как густо покраснел Фай, явно собираясь что-то сказать.
- Что? – с опаской произнес он, готовясь к худшему.
- Не мог бы ты вымыть мне голову, - помедлив, прошептал маг, стесняясь своей просьбы. - После наших совместных прогулок по лесу мне кажется, кто-то там поселился, и справиться с ним у меня не осталось сил, - робко улыбнулся он. 
- Чертов фокусник, - беззлобно процедил Курогане, поднимаясь с жесткой скамьи и краем зрения отмечая, как сжался при этом Фай, смущенно обхватив себя руками.           
На мгновение ему даже стало его жалко. Если бы он оказался в подобной ситуации, абсолютно голый и зависимый от постороннего мужика, пусть даже давнего приятеля, то предпочел бы вовсе не мыться до тех пор, пока не выздоровеет и не сможет делать это самостоятельно. Пусть бы от него разило за километр, японец ни за что бы не разделся перед другим мужчиной, не позволил бы ему наблюдать свою слабость, а тем более прикасаться к себе. Однако он не презирал Фая за то, что, будучи таким беспомощным, он искал у Курогане поддержки. Отчего-то это давно воспринималась как должное, и японец ни на секунду не переставал его уважать.
Курогане снял с себя рубашку, чтобы не замочить, оставшись в одних низко сидящих на бедрах штанах. Мускулистый, он кардинально отличался от хрупкого и изящного Фая, но его тело было гармонично сложено, что, глядя на него, трудно было удержаться от восхищенного вздоха. Искусственная рука – единственное, что выбивалось из общей гаммы, но даже она, не покрытая кожей, со шрамом, ярко выделяющимся на плече, придавала образу особый шарм, как любой дефект, свидетельствующий о силе и мужестве.
Фай украдкой следил за японцем из-под густой челки.
- Повязку надо снять, - сказал Курогане, настойчиво касаясь тугого узла на затылке, и вдруг осознал, что ему представился исключительный случай разгадать тайну мага. Но тот, словно прочитав эти мысли, хитро улыбнулся, и, отстранившись от его руки, прошептал:
- Хорошо…
Откинувшись на деревянную спинку так, чтобы мыльная вода стекала в заранее приготовленный для этого таз, он медленно развязал узел, но, прежде чем снять повязку, предусмотрительно закрыл глаза. Курогане разочарованно выдохнул, что не смогло укрыться от мага, улыбка которого стала еще шире, но тут же погасла под влиянием каких-то иных мыслей. Судя по заигравшему на щеках румянцу, Фай вспомнил, что, совершенно обнаженный, лежит перед другим мужчиной, который теперь может беспрепятственно за ним наблюдать. Он непроизвольно согнул ноги в коленях, будто пытаясь таким образом прикрыть свою наготу, но от этого поза его стала еще более развратной. Позже Курогане обязательно обратит внимание на эти тонкие щиколотки и изящную линию голени, но сейчас его занимало совсем другое. Он внимательно всматривался в расслабленные черты, словно силой взгляда мог проникнуть в их тайны. Судя по выпуклости левого века, глазница не была пустой, но это не объясняло, почему в последнее время Фай постоянно носил на лице повязку. А, главное, упорно отказывался это обсуждать либо виртуозно отшучиваясь, либо таинственно отмалчиваясь.
- Что ты скрываешь? - прошептал Курогане, смачивая его волосы и нанося на них мыльную смесь, а затем массирующими движениями распределяя ее от затылка к вискам.
- Ничего, -  ответил маг и, словно почувствовав его прожигающий взгляд,  добавил: - А что ты скрываешь, Куро-сама? Я тебе нравлюсь?
Застигнутый его вопросом врасплох, Курогане подавился воздухом и закашлялся. Негодующий, он в первый раз не нашел, что сказать, и вместо гневного крика с губ его сорвался пристыженный вздох.
- Вот еще! С чего ты взял?!- удивился японец, глядя в смеющееся лицо Фая.
- Ты меня разглядываешь, - улыбнулся маг. Видимо, закрыв глаза, ему все-таки удалось побороть смущение, либо он умело прятал его за подобными шутками, как привык это делать со всеми своими слабостями и страхами. Но говорил он так, будто его слова – истина в последней инстанции, и даже сквозь плотно сомкнутые веки способен видеть, как Курогане пожирает его взглядом. - Я польщен.
- Зря, - хмыкнул японец, нарочно больно надавив ему на виски. - Ты не в моем вкусе.
- Из-за того, что я блондин? – предположил Фай.
- Потому что мужчина, - резко  ответил ниндзя, и от его категоричного тона магу стало не по себе. Его как будто окатили холодной водой и он, прекратив улыбаться, весь сжался, подтянув колени к груди. Больше Фай не сказал ни слова. Японец тоже молчал, но прикосновения его стали более нежными, будто он осознал, что  обидел мага, но не стал вникать глубже, пытаясь понять, чем. А, может, Фай, казавшийся таким беззащитным с сомкнутыми веками и густой шапкой пены на голове, остудил его гнев, заставив жалеть о недавней грубости.
Было что-то невероятно интимное в этих массирующих поглаживаниях, в том, как, сверкая и переливаясь, мыльная вода стекала с волос, звонко ударяясь о дно медного таза. В том, как, нагибаясь, Курогане заботливо вытирал белые дорожки, сбегающие по лбу к закрытым глазам, и в том, как маг от этих прикосновений тихо вздрагивал. Но самое неестественное, во что японец до сих пор с трудом мог поверить, было то, что один мужчина помогал мыться другому, так откровенно наблюдая за ним, обнаженным, и даже мысленно восхищаясь его красотой.
Поэтому он вздохнул с облегчением, когда волнующая его процедура была закончена, и, ополоснув руки, небрежно бросил Фаю пушистое полотенце, надеясь, что вытереться тот сможет сам. Прикрыв лицо черной тканью и, плотно закрепив на затылке ее края, маг грустно посмотрел на японца, будто собираясь к нему обраться, но ничего не сказал. Он медленно выбрался из бадьи и спешно, стыдясь своей наготы, накинул на плечи халат, заботливо приготовленный для него фрау Витте. Мысленно содрогнулся, когда представил, как будет преодолевать крутые ступени лестницы, но вида не подал и молча отстранил протянутую Курогане ладонь, показывая, что помощь ему не требуется. Японец пораженно наблюдал за тем, как, едва держась на ногах, пошатываясь и тяжело опираясь на стену, маг направился к выходу. Впрочем, Курогане был не из тех, кто склонен предлагать свою помощь дважды, а тем более навязывать ее тому, кто упорно отказывается ее принимать. Ему еще предстояла долгая и кропотливая работа – таскать из колодца воду, а осенью, в слякоть, отсутствие цивилизации ощущалось еще острей.
И, стоя на юру, в центре обдуваемого всеми ветрами взгорка, японец чувствовал, как холод пробирает его до костей.

Раздевшись, Курогане с наслаждением погрузился в горячую воду, чувствуя, как ноют онемевшие от долгой ходьбы конечности, как властно поселившийся внутри холод постепенно исчезает, уступая место обволакивающему теплу. Настоящая мечта – лежать так, окруженным клубами пара, и знать, что впереди тебя ждет спокойная ночь, проведенная не в лесу, под сенью гигантской ели, а среди толстых, защищающих от непогоды стен.
Фай… Сколько бы ни пытался Курогане о нем не думать, образ его, четкий, пугающе реальный, преследовал японца даже с закрытыми глазами, будто навечно отпечатался на внутренней стороне его век. Трогательно выступающие ключицы, кожа, кажущаяся почти прозрачной в размытом блеске свечей, эти хрупкие щиколотки и запястья… Как он смог подметить и сохранить в памяти столь красочные подробности мужской внешности? И почему сейчас, лежа в почти остывшей воде, способен думать только о нем?
В комнате было темно. На тумбочке, разделявшей две аскетичные кровати, мерцала почти оплавившаяся свеча. Искажая очертания и формы, она заставляла трепетать тени, что, разрастаясь до самого потолка, склонялись над магом, точно гигантские чудища. Фай спал, беззащитно положив руку под голову, и поза его казалась неестественно напряженной, будто коснись его – и он встрепенется, зазвенит, как натянутая до предела струна. Словно и ждет, и боится, что до него  дотронутся. Но дыхание его было ровным, ресницы подрагивали ему в такт, и, возможно, он даже не притворялся, а, подкошенный усталостью, задремал, как только опустился на продавленный матрас. Осторожно, чтобы не потревожить спящего, Курогане присел на корточки рядом с его постелью и долго всматривался в эти усталые, осунувшиеся черты. Даже сейчас лицо его пересекала непроницаемая повязка, скрывая тайну, которую японец до безумия жаждал узнать. Кто этот хрупкий юноша, замерший неподвижно под ворохом старых, пропахших сыростью  одеял? Его зовут Фай Ди Флоурайт – и это, пожалуй, единственное, что известно Курогане наверняка. Имя это магу не принадлежит, оно такое же фальшивое, как его беззаботное поведение. Он весел, губы то и дело складываются в дружелюбной улыбке, образуя едва заметные морщинки у рта. Но в глазах – боль, которая порой столь отчетливо проступает сквозь напускное веселье, что ниндзя ощущает ее, как свою собственную. А Фай поддразнивает, Фай снова играет свою извечную роль шута, он улыбается, даже, когда ему плохо. И смотрит на Курогане с трогательным доверием, как будто от него зависит его судьба. 
Сокрушенно вздохнув, Курогане отошел от его постели. Вымотанный и опустошенный, он задремал почти сразу. И в тот же миг, ощутив, что на него больше не смотрят, Фай  открыл глаза. Он еще долго лежал без сна и, перевернувшись на спину, бездумно вглядывался в слепящую темноту.
А за стеной Шаоран точно так же не мог уснуть, измученный затянувшимся ожиданием. Теперь оно казалось особенно невыносимым, словно, когда желанная встреча была так близка, могло произойти что-то, способное ей помешать. Мокона свернулась теплым клубком на подушке и тихо вздрагивала во сне. Маленький безобидный зверек, скрашивающий его одиночество в эту глухую ночь, наполненную шумом дождя и гуляющего на чердаке ветра. Стены комнаты и так начинали сужаться, и если бы не она, давно бы расплющили, раздавили его. Чувствуя у щеки ее пушистую шерстку и устремив в потолок невидящий взгляд, он думал, думал, пока голова не начинала раскалываться под тяжестью этих мыслей. И даже тогда, обессиленный, юноша не переставал вспоминать.
Сакура…
Где-то внизу, в одной из комнат притихшего дома, раздался жалобный, почти детский плач. Шаоран вздрогнул и поднялся с постели. Прислушался. Так и есть: кто-то всхлипывал, оглушая тьму безутешным  рыданием, чередующимся с мгновеньями полной угнетающей тишины. Накинув на плечи халат, поскольку одежда его висела на веранде, выстиранная, Шаоран спустился по лестнице и, перегнувшись через перила, посмотрел вниз.  Через арку, ведущую в зал, он заметил, как мерцало в камине алое пламя, и отблеск его струился в просторный холл, заставляя тени жаться в углах. В кресле вполоборота к нему сидел уже не молодой, но крепкий мужчина, и сгорбленные плечи его сотрясались, словно в приступе затяжного кашля. Одной рукой он закрывал красное обветренное лицо, другая огромная, внушающая ужас лапища  сжимала рукоять топора, вонзившегося в доски пола у его ног. И этот суровый великан, казавшийся выточенным из камня, рыдал, точно дитя, не в силах заглушить рвущиеся из груди всхлипы.  Волосы его были взлохмачены, отчего он напоминал гигантский, изъеденный мхом валун, непостижимым образом пришедший в движение. Остолбеневший, юноша не заметил приближающихся шагов и потому нервно вздрогнул, услышав за спиной тихий голос:
- Мой муж не в себе, - ответила фрау Витте на его невысказанный вопрос. Ее ночная сорочка белела в темноте, точно саван – последнее одеяние покойницы. - Пойдемте, - прошептала она, боязливо озираясь на мужа, и, ухватив Шаорана за руку, настойчиво потянула за собой.
Кухня была тускло освещена и выглядела не такой уютной, как накануне, словно в ее наполненных тенью углах обитало нечто жуткое, не доступное разуму и взгляду. Заняв привычное место с краю стола, фрау Витте пригласила юношу последовать ее примеру. И когда он, обескураженный, опустился на предложенную скамью, срывающимся голосом прошептала:
- Как вы видели, муж мой тронулся умом, а дочь  тяжело больна. За ними нужен постоянный уход, и мы с Карлом со всем не справляемся, - на мгновение она замолчала, прислушиваясь к сдавленным рыданиям за стеной, но удостоверившись, что это единственные, нарушающие тишину звуки, продолжила:  - Хозяйство у нас большое: куры, коровы, свиньи, лошади…Всех надо кормить, урожай собирать, пока не грянули сильные морозы. Изгородь сломалась неделю назад, а починить ее некому. Карл слишком занят работой на ферме, а я стряпаю, убираю, выхаживаю больных, и времени на все у нас не хватает. 
Шаоран слушал ее, растерянно кивая, но при этом совершенно не понимал, что от него хотят.
- Приятель ваш, я вижу, тоже не шибко здоров. И приткнуться вам, как я понимаю, негде. На воров и разбойников вы не похожи, так…бродяги, перекати-поле, странствующие в поисках ночлега и пропитания. Почему бы вам не остаться здесь, помогать мне и Карлу. Платить, конечно, я не смогу, а вот предоставить пищу и кров – пожалуйста. В деревне работы вам не найти, своих рук там с лихвой хватает. Что скажете?
Шаорану было все равно, что делать и куда идти, но сквозь непробиваемый панцирь своей отрешенности он понимал, что это лучший выход из сложившейся ситуации. Фай нездоров, Курогане вымотался настолько, что стал еще более замкнут и молчалив, а единственное, чего желал Шаоран – дождаться, когда время его пребывания в этом мире закончится. Сакура. Каждую секунду своего существования он думал о ней. Чем бы ни занималась его бренная плоть, какими тяжелыми ни оказывались возложенные на Шаорана обязанности, мыслями он был от них далеко, и даже самые неординарные события не откладывались в его памяти. Стерлись даже подробности того ужасного вечера, когда Фай пожелал им спокойного сна, а затем Курогане нашел его полумертвого в перепачканной кровью постели. И так было со всем – сменялись миры, люди появлялись и исчезали в бесконечном круговороте событий, но единственное, что сохранялось неизменным, было нежное лицо Сакуры, которое юноша видел перед собой, стоило ему закрыть глаза. Сколько еще продлится его мучительное ожидание, он не знал – неделю, год, может, больше – но время это Шаоран хотел провести в спокойствии, не нарушающем тревожного течения его мыслей. И потому, уверенный, что решение его одобрят, тут же согласился остаться у фрау Витте на правах наемных рабочих.